Елена Катасонова - Бабий век — сорок лет
— Советую готовиться к зачету, не к Новому году, — злорадствует Даша. — Смотрите, Алехин, протащу по всему курсу.
«Ну чего привязалась?»— ясно читается в ответном взгляде.
— Да-да, так и будет, — отвечает Даша на этот выразительный взгляд, расшифровать его — труд невелик. — На пощаду не надейтесь, можете ведь учиться…
Алехин польщен: тщеславен и горд, как и положено маленькому мужчине, остро нуждается в поощрении, за лестную оценку его возможностей готов все на свете Даше простить. Может, и позанимается, постарается доказать, чего стоит, а ведь стоит чего-то, очень, паршивец, неглуп.
Ох уж эти первокурсники, чуть постарше ее неуправляемой Галки! Есть, конечно, с производства, есть после армии, но детей, сразу из школы, все-таки больше. Интересно с ними, только выматывают ужасно…
Хрустит под сапожками снег, вертится в голове дурацкая песенка, идет, приближается Новый год — любимый, волшебный праздник. Еще один год позади, стрелой летит время, бабий век — сорок лет, а ей скоро сорок. Зыбкий, неверный возраст: обманчивое ощущение легкости. Вроде набираешь еще высоту, вроде есть куда подниматься — дел и планов невпроворот, — но впереди, вот он, рядом, маячит уже перевал, и в самых темных твоих глубинах тикает, отдаваясь болью во всем теле: скоро, скоро спускаться, медленно, шаг за шагом, только не пугаться, не смотреть вниз, чтобы не рухнуть разом…
Даша толкает стеклянную дверь метро. Клубы теплого пара вырываются ей навстречу. Она привычно сует запотевшие сразу очки в сумочку. В поезде — подарок судьбы: освобождается место, да еще в уголке. Даша садится, ставит на пол тяжелую сумку, вынимает книгу. Нет, читать не хочется, очень устала.
Здесь, в метро, в чистом светлом вагоне, москвич чувствует себя дома. Даша вынимает пудреницу, скептически изучает себя в зеркальце. Серые утомленные ушедшим днем глаза, ресницы черные и густые, в углах рта морщинки, но лоб чист и высок, овал лица еще четок. Нет, пожалуй, она ничего. Правда, Даша с мороза, а он красит женщину, да еще освещение: оно в метро милосердно, оно нормальное, теплое, не то что в кафе — голубой мертвый свет, который будто в издевку кто-то назвал дневным.
Даша закрывает глаза и погружается в свои мысли. На Новый год она, как всегда, пойдет к Свете. Света, Женя, еще кто-нибудь. Надо купить шампанское и коньяк, надо курицу, даже, пожалуй, две, но это домой, маме. Бросить их в морозилку и все — можно жить безмятежно.
В Новый год Даша сунет курицу, обложенную картофелем, в жаркую пасть духовки, и та, пошипев, поскворчав, выдаст всем троим праздничный ужин. Галка, естественно, удерет, но поесть-то перед уходом надо? У дикой ее ватаги, кроме красного дурного вина, бутербродов да дешевых конфет, наверняка ведь ничего не будет. А потом уйдет и Даша — благо Женька со Светой живут, по московским понятиям, рядом.
Екатерина Ивановна, попивая чаек, посмотрит до часу шумный, переполненный людьми новогодний концерт, изученный заранее по программе, выслушает с двух сторон поздравления — от Даши по телефону, от Гали по возвращении — и, уложив внучку спать, ляжет спать сама.
А Даша будет сидеть со старыми, студенческих времен, друзьями, слушать музыку, разговаривать, смеяться и вспоминать…
2
Стремительный поезд нес ее на другой конец Москвы, в обжитой теплый дом, а в доме том ждали ее мама и дочка и еще пес — умнейший дворняга по имени Тошка.
Екатерина Ивановна ждала потому, что соскучилась и спешила сообщить новость: срочно велела позвонить Света; Галка — потому, что нашла наконец пальто — в подростковом магазине, в «Машеньке»— вельветовое и с погончиками, о котором мечтала все лето, осень и треть зимы. Надо немедленно ехать в магазин: пальто модное, разберут, хотя теперь не сезон, но придет же когда-нибудь и весна! Тошка задумчиво лежал у порога, свернувшись в клубок, прикрыв пушистым хвостом нос — по случаю грядущего снегопада, — и ждал тоже. Особым своим чутьем Тошка знал совершенно точно — вот-вот Дашины шаги приблизятся к двери, щелкнет ключ в замке и он радостно метнется навстречу, будет прыгать и взлаивать, визжать как щенок, носиться по коридору, ко всем приставать, всех покусывать от волнения за ноги. Он устроит такой веселый переполох, что соседи сердито застучат в стенку.
Так все и было. Хлопнула в парадном дверь, запрыгал, завертелся волчком, закружился, гоняясь за собственным хвостом, Тошка, улыбаясь, вышла в коридор Екатерина Ивановна.
— Ну, как дела? Мой руки и ужинать.
Из кухни радостно завопила Галка:
— Мам, привет!
— Здрасте, Дарья Сергеевна, — высунулся оттуда же неизменный Галкин друг Макс.
— Здравствуй, Максим.
— А мы в планетарии были! Вот скажите, что вы думаете о внеземных цивилизациях?
— Ох, погоди, дай отдышаться!
Даша заглянула в кухню. Максим и Галка поедали из огромной сковороды картошку и бешено спорили. Входя в очевидное противоречие с только что прослушанной лекцией, дочь упрямо твердила, что эти самые цивилизации вот-вот откроют, что людей забросили на Землю безусловно они, а обезьяны тут ни при чем, что жизнь на Марсе все равно есть и ее лично последние пессимистические прогнозы не убедили ни капельки. Максим возмущался и негодовал, начисто отрицал все эти глупости и сердил Галю.
— У женщин с логикой вообще слабо! — дерзил он.
Длинные ноги, разрезав пополам кухню, простирались чуть не до двери, пожирая все кухонное пространство, детские щеки горели от спора, тепла, а главное — от присутствия Гали.
— Тебе только что объясняли! Нет, я в изумлении: за что мы платили рубль?
— Объясняли… — презрительно тянула Галка. — Главное, чтоб объяснили, чтоб все по полочкам…
Серые, как у Даши, глаза высокомерно щурятся, Галя сейчас — совсем монголка, откуда, интересно, эти скулы, диковатая эта раскосость? У отца с матерью такие славянские лица…
— А тебе — чтоб мистика! — не сдавался Макс. — Ахах, кто отгрохал такие высокие пирамиды, неужели рабы? Не может быть, мы и с нашей техникой не сумеем! Значит, придумаем сказку: сверзлись с небес боги в скафандрах, хлоп — пирамиду Хеопса, потом смотались на остров Пасхи, бухнули там идолов величиной с дом, а в Дели — железную удивительную колонну — молитесь на нее, потому что она, видите ли, не ржавеет! Заодно выбросили на землю десант — наших славных предков, — нахлобучили на себя скафандры и — в космос! Ничего себе теория!
— Ну конечно, — все так же надменно щурится Галя, — обезьяны тебе ближе, роднее.
«Надо бы проверить ей зрение, — мельком отмечает Даша. — Что-то стала щуриться, или это мода у них такая?»
— Ага, роднее и ближе, — хохочет Макс. — Смотрю на них — свои ж ребята! В Сухуме была? Прямо родичи! Висит, представь, объявление: «В питомник принимаются ученики». Я, конечно, интересуюсь: «Скажите, пожалуйста, сколько надо учиться, чтобы стать обезьяной?» Экскурсовод на меня так взглянул, прямо мурашки по коже: «Вам, молодой человек, немного». Я, видите ли, неправильно понял этот призыв…
— Мама, скажи ему! — бросается за поддержкой сраженная потоком слов Галя. — Вечно он спорит! Нарочно же дразнится! Обезьяны… Эта теория устарела.
— Дарвин-то устарел? — усмехается, переобуваясь, Даша.
— Подумаешь, Дарвин! — фыркает Галя. — Ваше поколение просто молится на авторитеты!
— А ваше их, как водится, ниспровергает, надо не надо — чтоб с пьедесталов и вдребезги… Наелись? Марш из кухни: моя теперь очередь, с вами тут не поместишься. Как дела, Максим?
— Ничего…
— Ничего, — смеется Даша, усталости как не бывало. — Есть еще такое слово — «нормально». Что ничего-то? Как в школе?
— Мам, ну зачем ты? — сразу скучнеет Галя. — Школа да школа…
Напоминание о школе ввергает Максима в меланхолию. Пора домой, а там примется пилить мать: «Ты пораньше не мог явиться? Сколько раз говорить, чтоб в одиннадцать был дома!» А завтра вставать, когда темно и холодно и хочется спать. Вставать и телепаться в эту дурацкую школу.
Максим почти отличник, но школу, как и Галя, не любит. Впрочем, разница есть: Галя ее ненавидит, потому что троечница, а Макс просто не любит, особенно по утрам.
— Ну, я пошел, — вздыхает он. — До свиданья.
Уходить не хочется, и Максим цепляется за привычную спасительную идею.
— Гал, надо прогулять Тошку, — озабоченно говорит он. — Ведь правда, Дарья Сергеевна?
— Правда, правда, — посмеивается Даша: хитрости Максима чисты и прозрачны. — Только недолго, тебе целый час ехать.
Глупые, смешные дети! Все их секреты так Даше близки, так понятны! Жизнь мчится с пугающей скоростью, а душа не стареет, душа помнит все. И ее мальчик так же вот не мог уйти вечерами, только жили они не в отдельной, а в коммунальной квартире и собака была на всех одна, дворняга по имени Жучка — бегала во дворе и кормилась со всего коридора. Да, собак тогда в домах не держали, зато были младшие братья и сестры, каждодневно, ежеминутно отравлявшие существование. Попробуй приведи в дом того же Сережку, который бегал тогда за Дашей, весь двор на другой день горланит в полном восторге: «Тили-тили тесто, жених и невеста!..» Кошмарное дело — младший, например, брат; Даша Славке своему до сих пор вспоминает, укоряет почти серьезно, когда появляется тот в Москве…
